На нашем сайте собрана большая коллекция книг в электронном формате (txt), большинство книг относиться к художественной литературе. Доступно бесплатное скачивание и чтение книг без регистрации. Если вы видите что жанр у книги не указан, но его можно указать, можете помочь сайту, указав жанр, после сбора достаточного количество голосов жанр книги поменяется.
В сборник включены самые известные и яркие рассказы Михаила Веллера, созданные в разные годы. Смешные и печальные, традиционные и экстравагантные, совсем короткие и очень емкие, они отличаются чистотой письма, вниманием к самым разным сторонам жизни.
Веллер Михаил
В одно дыхание
Очень коротко
Мимоходом
— Здравствуй, — не сразу сказал он.
— Мы не виделись тысячу лет, — она улыбнулась. — Здравствуй.
— Как дела?
— Ничего. А ты?
— Нормально. Да…
Люди проходили по длинному коридору, смотрели.
— Ты торопишься?
Она взглянула на его часы:
— У тебя есть сигареты?
— А тебе можно?
Махнула рукой:
— Можно.
Они отошли к окну. Закурили.
— Хочешь кофе? — спросил он.
— Нет.
Стряхивали пепел за батарею.
— Так кто у тебя? — спросил он.
— Девочка.
— Сколько?
— Четыре месяца.
— Как звать?
— Ольга. Ольга Александровна.
— Вот так вот… Послушай, может быть ты все-таки хочешь кофе?
— Нет, — она вздохнула. — Не хочу.
На ней была белая вязаная шапочка.
— А рыжая ты была лучше.
Она пожала плечами:
— А мужу больше нравится так.
Он отвернулся. Заснеженный двор и низкое зимнее солнце над крышами.
— Сашка мой так хотел сына, — сказала она. — Он был в экспедиции, когда Оленька родилась, так даже на телеграмму мне не ответил.
— Ну, есть еще время.
— Нет уж, хватит пока.
По коридору, вспушив поднятый хвост, гуляла беременная кошка.
— Ты бы отказался от аспирантуры?
— На что мне она?..
— Я думала, мой Сашка один такой дурак.
— Я второй, — сказал он. — Или первый?
— Он обогатитель… Он хочет ехать в Мирный. А я хочу жить в Ленинграде.
— Что ж. Выходи замуж за меня.
— Тоже идея, — сказала она. — Только ведь ты все будешь пропивать.
— Ну что ты. Было бы кому нести. А мне некому нести. А если б было кому нести, я бы и принес.
— Ты-то?
— Конечно.
— Пойдем на площадку, — она взяла его за руку…
На лестничной площадке сели в ободранные кресла у перил.
— А с тобой, наверно, было бы легко, — улыбнулась она. — Мой Сашка точно так же: есть деньги — спустит, нет — выкрутится. И всегда веселый.
— Вот и дивно.
— Жениться тебе нужно.
— На ком?
— Ну! найдешь.
— Я бреюсь на ощупь, а то смотреть противно.
— Не напрашивайся на комплименты.
— Да серьезно.
— Брось.
— А за что ей, бедной, такую жизнь со мной.
— Это дело другое.
— Бродяга я, понимаешь?
— Это точно, — сказала она.
Зажглось электричество.
— Ты гони меня, — попросила она.
— Сейчас.
— Верно; мне пора.
— Посиди.
— Я не могу больше.
— Когда еще будет следующий раз.
— Я не могу больше!
Одетые люди спускались мимо по лестнице.
— Дай тогда две копейки — позвонить, — она смотрела перед собой.
— Ну конечно, — он достал кошелек. — Держи.
Идиллия
Ветер нес по пляжу песок. Они долго искали укрытое место, и чтоб солнце падало правильно. Лучшие места были все заняты.
У поросшей травой дюны женщина постелила махровую простыню.
— Хорошо быть аристократом, — сказал мужчина, и женщина улыбнулась.
— Я пойду поброжу немножко, — сказала она…
— Холодно на ветру.
— Ты подожди меня. Я недолго.
— Хм, — он согласился.
Он смотрел, как она идет к берегу в своем оранжевом купальнике, потом лег на простыню и закрыл глаза.
Она пришла минут через сорок и тихо опустилась рядом.
— Ты меня искал?
Он играл с муравьем, загораживая ему путь травинкой.
— Конечно. Но не нашел и вот только вернулся.
Муравей ушел.
— Не отирая влажных глаз, с маленьким играю крабом, — сказала женщина.
— Что?
— Это Такубоку.
Мальчишки, пыля, играли в футбол.
— Хочешь есть? — она достала из замшевой сумки-торбы хлеб, колбасу, помидоры и три бутылки пива.
Он закурил после еды. Деревья шумели.
— Я, кажется, сгорела. Пошли купаться.
Он поднялся.
— Если не хочешь — не надо, — сказала она.
— Пошли.
Зайдя на шаг в воду, она побежала вдоль берега. Она бежала, смеясь и оглядываясь.
— Догоняй! — крикнула она.
Он затрусил следом.
Вода была холодная. Женщина плавала плохо.
Они вернулись быстро. Он лег и смотрел, как она вытирает свое тело.
Она легла рядом и поцеловала его.
— Это тебе за хорошее поведение, — дала из своей сумочки апельсин.
Апельсины
Ему был свойствен тот неподдельный романтизм, который заставляет с восхищением — порой тайным, бессознательным даже, — жадно переживать новизну любого события. Такой романтизм, по существу, делает жизнь счастливой — если только в один прекрасный день вам не надоест все на свете. Тогда обнаруживается, что все вещи не имеют смысла, и вселенское это бессмыслие убивает; но, скорее, это происходит просто от душевной усталости. Нельзя слишком долго натягивать до предела все нити своего бытия безнаказанно. Паруса с треском лопаются, лохмотья свисают на месте тугих полотнищ, и никчемно стынет корабль в бескрайних волнах.
Он искренне полагал, что только молодость, пренебрегая деньгами — которых еще нет, — и здоровьем — которое еще есть, — способна создать шедевры.
Он безумствовал ночами; неродившаяся слава сжигала его; руки его тряслись. Фразы сочными мазками шлепались на листы. Глубины мира яснели; ошеломительные, сверкали сокровища на острие его мысли.
Сведущий в тайнах, он не замечал явного…
Реальность отковывала его взгляды, круша идеализм; совесть корчилась поверженным, но бессмертным драконом; характер его не твердел.
Он грезил любовью ко всем; спасение не шло; он истязался в бессилии.
Неотвратимо — он близился к ней. ОНА — стала для него — все: любовь, избавление, жизнь, истина.
Жаждуще взбухли его губы на иссушенном лице. Опущенный полумесяц ее рта тлел ему в сознании; увядшие лепестки век трепетали.
Он вышел под вечер.
Разноцветные здания рвались в умопомрачительную синь, где серебрились и таяли облачные миражи.
На самом высоком здании было написано: «Театр комедии».
Императрица вздымалась напротив в бронзовом своем величии. У несокрушимого гранитного постамента, греясь на солнышке, играли в шахматы дряхлеющие пенсионеры.
— Ваши отцы вернулись с величайшей из войн, — сказал ему старичок.
— Кровь победителей рвет ваши жилы! — закричал старичок, голова его дрожала, шахматы рассыпались.
Чугунные кони дыбились вечно над взрябленной мутью и рвали удила.
Регулировщик с красной повязкой тут же штрафовал мотоциклиста, нарушившего правила.
Солнце заходило над Дворцом пионеров им. Жданова, бывшим Аничковым.
На углу продавали белые пачки сигарет — и красные гвоздики.
У лоточницы оставался единственный лимон. Лимон был похож на гранату-лимонку.
Человечек схватил его за рукав. Человечек был мал ростом, непреклонен и доброжелателен. Человечек потребовал сигарету; на листе записной книжки нарисовал зубастого нестрашного волка в воротничке и галстуке, и удалился, загадочно улыбаясь.
Он зашел выпить кофе. За кофе стояла длинная очередь. Кофе был горек.
Колдовски прекрасная девушка умоляла о чем-то мятого верзилу; верзила жевал резинку.
Он перешел на солнечную сторону улицы. Но вечернее солнце не грело его.
Пока он размышлял об этом, кто-то занял телефонную будку.
Дороги он не знал. Ему подсказали.
В автобусе юноша с измученным лицом спал на тряском заднем сидении; модные дорогие часы блестели на руке.
На улице Некрасова сел милиционер, такой молоденький и добродушный, что кругом заулыбались. Милиционер ехал до Салтыкова-Щедрина.
Девчонки, в головокружительном обаянии юности, смеясь, спешили к подъезду вечерней школы. Напротив каменел Дворец бракосочетаний.
Приятнейший аромат горячего хлеба (хлебозавод стоял за углом) перебивал дыхание взбухших почек.
«Весна…», — подумал он.
ЕЕ не оказалось дома.
Никто не отворил дверь.
Он ждал.
Темнело.
Серым закрасил улицу тягостный дождь. Пряча лица в поднятые воротники, проскальзывали прохожие вдоль закопченных стен. Проносились автобусы, исчезая в пелене.
Оранжевые бомбы апельсинов твердели на лотках, на всех углах тлели тугие их пирамиды.
Сопутствующие условия
Его должны были расстрелять на рассвете.
На рассвете — это крупное везение. Еще есть время.
Он лежал ничком в совершенной темноте. Вероятно, ногами к двери — швырнули.
Спина была изодрана в мясо и присыпана рыбацкой солью. Боль вывела его из забытья. Боль была союзником.
Связанные сзади руки немели.
Он перекатился на спину, и боль перерубила сознание. Он смолчал и пришел в себя. Он просто забыл: нога. Левая нога попала под коня. Под ним убило коня.
Он уперся правой пяткой в земляной пол и проелозил плечами… Оттолкнулся еще раз и совладел с дыханием. Подтянул ногу, закинул голову, опершись макушкой приподнял плечи и передвинул себя.
После десятого раза он стал переворачиваться на живот. Сердце грохало в глотке.
Извивался, царапая коленом, правой стороной груди, головой — полз.
Часовой — вздохнул, выматерился, зачиркал металлом по кремушку, добывая прикурить, близко, но снаружи, где дверь, в стороне ног.
Он определил стену сарая. Переместил себя вдоль нее. На правом боку, прижимаясь, продвигался. Острие гвоздя корябнуло лоб.
Нашел.
Гвоздь торчал на полвершка. Он долго пристраивался к нему стянутыми запястьями. При всяком движении черная трещина в сознании расширялась, и боль увлекала туда.
Не чувствуя руками, на звук, он дергал веревкой о кончик гвоздя. Приноровясь, пытался расщипывать волокна в одном месте.
Закрапал в крышу, наладился дождь. Удача; очень большая удача.
Пряди поддевались чаще толстые. Он отпускал напрягшиеся нити, стараясь определить одну, и рвал ее…
…Очнувшись, он продолжал. И последняя прядка лопнула, но это был лишь один виток, и веревка не ослабла.
Теперь он приспособился, пошло быстрее… Ему удавалось расковырять, разлохматить веревку о гвоздь, и она поддавалась легче.
…Он не мог сказать прошедшего времени, когда освободил руки. Он кусал взбухшие кисти, слизывая кровь с зубов, и руки ожили.
Под стену натекала вода. Он напился из лужицы. Часть воды оставил, провертев пальцем в дне лужи несколько ямок поближе к стене.
На четвереньках, подтягивая ногу, он обшарил сарай. Ни железки, ни щепки… Пригнанные доски прочны.
Железный костыль сидел в столбе мертво. Сжав челюсти, он раскачивал его, выкрашивая зубы.
Костылем он стал рыхлить землю с той стороны, под стеной, где натекала вода. Он рыхлил увлажняющуюся землю костылем и выгребал руками. Руку уже можно было высунуть по плечо, когда в деревне закричали петухи. Ему оставался час до рассвета. С дождем — полтора часа.
Часовой — не шагал под дождь, но без сна, дымок махорки чуялся.
В темноте, сдирая запекшиеся струпья со спины, он вылез в мокрый бурьян. Умеряя движения, каждую травинку перед собой проверяя беззвучно, пополз направо к реке.
С глинистой кручи головой вперед, тормозя скольжение вытянутыми руками, пальцами правой ноги и подбородком, он достиг берега.
Лодок не было.
Ни одной.
Он двигался на четвереньках вдоль воды. Дождь перестал, и линия обрыва выступила различимо.
Обломок бревна он заметил сажени за три. Подкатил его, спустился без всплеска в сентябрьскую воду.
Лежа на калабахе грудью, обхватив ее левой рукой, оттолкнулся от дна, тихо-тихо загребая правой к середине.
Ниже по течению верстах в полутора на том берегу был лес.
***
И поэтому так называемые трудности мне непонятны.
И знакомые называют меня идеалистом, наивным оптимистом и юнцом, не знающим жизни.
Человек этот, боец 6-го эскадрона 72-го красного кавполка, был мой прадед.
Фотографию его, дореволюционную овальную сепию, я спер из теткиного альбома и держу у себя на столе. Те, кто видят ее впервые, не удерживаются, чтобы не отметить сходство и поинтересоваться, кем этот человек мне приходится. Что составляет тайный (и не совсем тайный, если откровенно) предмет некоторой моей гордости. На фотографии ему двадцать один — на три больше, чем мне сейчас. Намного старше он не стал — погиб в двадцатом.
Поправки к задачам
Августовское солнце грело приятно. Листва уже набирала желтизну. Маршал дремал на скамеечке. Он услышал шаги и открыл глаза. Генерал с молодым усталым лицом стоял перед ним. В первые моменты перехода к бодрствованию маршал смотрел с неясным чувством. Старческая водица пояснела на его глазах. Генерал был в форме того, военного, образца. «Забавно», — маршал понял, улыбнувшись: это он сам стоял перед собой и ожидал, возможно, указаний.
— Ну, как командуется? — спросил он.
— Трудно, товарищ маршал, — ответил генерал, поведя подбородком, и тоже улыбнулся.
— Трудно… — повторил маршал. Треть века назад, подтянутый в безукоризненно сидящей форме, он был хорош… — А иначе и не должно.
Пологий склон переходил в лес на высотах. Его наблюдательный пункт находился в сотне метров. НП был такой, как он любил: основательный блиндаж накатов в шесть и рядом вышка, пристроенная к высокой сосне, маскируемая ветвями. Маршал пришел в определенно приятное расположение духа.
Генерал достал портсигар.
— Кури, — разрешил маршал. — «Казбек»? Правильно, — одобрил. — Садись, не стой. Это мне перед тобой теперь стоять надо, — пошутил он и вздохнул.
Тихо было. Спокойно. Даже птички пели.
— Волнуешься?
— Гм… Да как вам сказать, — затруднился генерал.
— Главное что, — приступил маршал и задумался… Рядом сидящий, в значимости энергии главных дел жизни, в нерешенности тревог, ощущался им по-сыновнему близким, и было в этой приязни нечто неприличное, и зависть была, и снисходительное сожаление. Явился вот, поправок небось ждет, замечаний… — Главное — тебе надо контрудар выдержать, не пуская резервы. Заставить их израсходовать на тебя все, что имеют. Иначе — хана тебе. Прорвут. Чем это пахнет — ясно?
— Ясно…
— Иначе — срыв всей операции, а тебя разрежут и перемелют. Сейчас от твоей армии все зависит. Успех двух фронтов зависит от тебя.
Генерал пошевелил блестящим сапогом. Рука с папиросой отдыхала на колене, обтянутом галифе.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
