На нашем сайте собрана большая коллекция книг в электронном формате (txt), большинство книг относиться к художественной литературе. Доступно бесплатное скачивание и чтение книг без регистрации. Если вы видите что жанр у книги не указан, но его можно указать, можете помочь сайту, указав жанр, после сбора достаточного количество голосов жанр книги поменяется.
Закончено в 1938 г. В Ментоне. Опубликовано в журнале «Русские записки», Париж, 1938, апрель. Премьера: Париж, зал газеты «Журналь», рю Ришелье, 100, 4 марта 1938 г. Режиссер, постановщик, автор костюмов и декораций — Ю. П. Анненков. Состоялось четыре представления. Роли исполняли: А. Богданов (Трощейкин), М. Бахарева (Любовь), Н. Петрункин (Ревшин), Л. Кедрова (Вера), М. Токарская (Марфа), В. Чернявский (Мешаевы), В. Субботин (Барбошин), С. Бартенев (маститый писатель), М. Крыжановская (Вагабундова), Е. Скокан, А. Телегин, Ю. Загре-бельский, В. Бологовский, В. Мотылева, Н. Токарская.
Что это за НЕСЧАСТЬЕ! Как это случаются такие вещи? Почему мои мячи разбрелись по всему дому? Безобразие. Отказываюсь все утро искать и нагибаться. Ребенок сегодня придет позировать, а тут всего ДВА. Где остальные?
ЛЮБОВЬ:
Не знаю. Один был в коридоре.
ТРОЩЕЙКИН:
ВОТ, который был в коридоре. Недостает зеленого и двух пестрых. Исчезли.
ЛЮБОВЬ:
Отстань ты от меня, пожалуйста. Подумаешь — велика беда! Ну — будет картина "Мальчик с двумя мячами" вместо "Мальчик с пятью"…
ТРОЩЕЙКИН:
Умное замечание. Я хотел бы понять, кто это, собственно, занимается разгоном моих аксессуаров… Просто безобразие.
ЛЮБОВЬ:
Тебе так же хорошо известно, как мне, что он сам ими играл вчера после сеанса.
ТРОЩЕЙКИН:
Так нужно было их потом собрать и положить на место. _(Садится_перед_мольбертом.)_
ЛЮБОВЬ:
Да, но при чем тут я? Скажи это Марфе. Она убирает.
ТРОЩЕЙКИН:
Плохо убирает. Я сейчас ей сделаю некоторое внушение…
ЛЮБОВЬ:
Во-первых, она ушла на рынок; а во-вторых, ты ее боишься.
ТРОЩЕЙКИН:
Что ж, вполне возможно. Но только мне лично всегда казалось, что это с моей стороны просто известная форма деликатности… А мальчик мой недурен, правда? Ай да бархат! Я ему сделал такие сияющие глаза отчасти потому, что он сын ювелира.
ЛЮБОВЬ:
Не понимаю, почему ты не можешь сперва закрасить мячи, а потом кончить фигуру.
ТРОЩЕЙКИН:
Как тебе сказать…
ЛЮБОВЬ:
Можешь не говорить.
ТРОЩЕЙКИН:
Видишь ли, они должны ГОРЕТЬ, бросать на него отблеск, но сперва я хочу закрепить отблеск, а потом приняться за его источники. Надо помнить, что искусство движется всегда против солнца. Ноги, видишь, уже совсем перламутровые. Нет, мальчик мне нравится! Волосы хороши: чуть-чуть с черной курчавинкой. Есть какая-то связь между драгоценными камнями и негритянской кровью. Шекспир это почувствовал в своем «Отелло». Ну, так. _(Смотрит_на_другой_портрет.)_ А мадам Вагабундова чрезвычайно довольна, что пишу ее в белом платье на испанском фоне, и не понимает, какой это страшный кружевной гротеск… Все-таки, знаешь, я тебя очень прошу, Люба, раздобыть мои мячи, я не хочу, чтобы они были в бегах.
ЛЮБОВЬ:
Это жестоко, это невыносимо, наконец. Запирай их в шкап, я тебя умоляю. Я тоже не могу, чтобы катилось по комнатам и лезло под мебель. Неужели, Алеша, ты не понимаешь, ПОЧЕМУ?
ТРОЩЕЙКИН:
Что с тобой? Что за тон… Что за истерика…
ЛЮБОВЬ:
Есть вещи, которые меня терзают.
ТРОЩЕЙКИН:
Какие вещи?
ЛЮБОВЬ:
Хотя бы эти детские мячи. Я не могу. Сегодня мамино рождение, значит, послезавтра ему было бы пять лет. ПЯТЬ лет. Подумай.
ТРОЩЕЙКИН:
А… Ну, знаешь… Ах, Люба, Люба, я тебе тысячу раз говорил, что нельзя так жить, в сослагательном наклонении. Ну — пять, ну — еще пять, ну — еще… А потом было бы ему пятнадцать, он бы курил, хамил, прыщавел и заглядывал за дамские декольте.
ЛЮБОВЬ:
Хочешь, я тебе скажу, что мне приходит иногда в голову: а что если ты феноменальный пошляк?
ТРОЩЕЙКИН:
А ты груба, как торговка костьём.[1 - _Костьё_ — кости со скотобоен или от падали (Словарь Даля).]
_Пауза._
_(Подходя_к_ней.)_ Ну-ну, не обижайся… У меня тоже, может быть, разрывается сердце, но я умею себя сдерживать. Ты здраво посмотри: умер двух лет, то есть сложил крылышки и камнем вниз, в глубину наших душ, — а так бы рос, рос и вырос балбесом.
ЛЮБОВЬ:
Я тебя заклинаю, перестань! Ведь это вульгарно до жути. У меня зубы болят от твоих слов.
ТРОЩЕЙКИН:
Успокойся, матушка. Довольно! Если я что-нибудь не так говорю, прости и пожалей, а не кусайся. Между прочим, я почти не спал эту ночь.
ЛЮБОВЬ:
Ложь.
ТРОЩЕЙКИН:
Я знал, что ты это скажешь!
ЛЮБОВЬ:
Ложь. Не знал.
ТРОЩЕЙКИН:
А все-таки это так. Во-первых, у меня всегда сердцебиение, когда полнолуние. И вот тут опять покалывало, — я не понимаю, что это такое… И всякие мысли… глаза закрыты, а такая карусель красок, что с ума сойти. Люба, улыбнись, голуба.
ЛЮБОВЬ:
Оставь меня.
ТРОЩЕЙКИН:
_(На_авансцене.)_Слушай, малютка, я тебе расскажу, что я ночью задумал… По-моему, довольно гениально. Написать такую ШТУКУ, — вот представь себе… Этой стены как бы нет, а темный провал… и как бы, значит, публика в туманном театре, ряды, ряды… сидят и смотрят на меня. Причем все это лица людей, которых я знаю или прежде знал и которые теперь смотрят на мою жизнь. Кто с любопытством, кто с досадой, кто с удовольствием. А тот с завистью, а эта с сожалением. Вот так сидят передо мной — такие бледновато-чудные в полутьме. Тут и мои покойные родители, и старые враги, и твой этот тип с револьвером, и друзья детства, конечно, и женщины, женщины — все те, о которых я рассказывал тебе — Нина, Ада, Катюша, другая Нина, Маргарита Гофман, бедная Оленька, — все… Тебе нравится?
ЛЮБОВЬ:
Почем я знаю? Напиши, тогда я увижу.
ТРОЩЕЙКИН:
А может быть — вздор. Так, мелькнуло в полубреду — суррогат бессонницы, клиническая живопись… Пускай будет опять стена{1}.
ЛЮБОВЬ:
Сегодня к чаю придет человек семь. Ты бы посоветовал, что купить.
ТРОЩЕЙКИН:
_(Сел_и_держит_перед_собой,_упирая_его_в_колено,_эскиз_углем,_который_рассматривает,_а_потом_подправляет.)_ Скучная история. Кто да кто?
ЛЮБОВЬ:
Я сейчас тоже буду перечислять: во-первых, его писательское величество, — не знаю, почему мама непременно хотела, чтоб он ее удостоил приходом; никогда у нас не бывал, и говорят, неприятен, заносчив…
ТРОЩЕЙКИН:
Да… Ты знаешь, как я твою мать люблю и как я рад, что она живет у нас, а не в какой-нибудь уютной комнатке с тикающими часами и такой таксой, хотя бы за два квартала отсюда, — но извини меня, малютка, ее последнее произведение во вчерашней газете — катастрофа.
ЛЮБОВЬ:
Я тебя не это спрашиваю, а что купить к чаю?
ТРОЩЕЙКИН:
Мне все равно. Аб-со-лютно. Не хочу даже об этом думать. Купи что хочешь. Купи, скажем, земляничный торт… И побольше апельсинов, этих, знаешь, кислых, но красных: это сразу озаряет весь стол. Шампанское есть, а конфеты принесут гости.
ЛЮБОВЬ:
Интересно, где взять в августе апельсинов? Между прочим, вот все, что у нас есть в смысле денег. В мясной должны… Марфе должны… Не вижу, как дотянем до следующей получки.
ТРОЩЕЙКИН:
Повторяю, мне решительно все равно. Скучно, Люба, тоска! Мы с тобой шестой год киснем в этом сугубо провинциальном городке, где я, кажется, перемалевал всех отцов семейства, всех гулящих женок, всех дантистов, всех гинекологов. Положение становится парадоксальным, если не попросту сальным. Кстати, знаешь, я опять на днях применил мой метод двойного портрета. Чертовски забавно. Под шумок написал Баумгартена сразу в двух видах — почтенным старцем, как он того хотел, а на другом холсте, как хотел того я, — с лиловой мордой, с бронзовым брюхом, в грозовых облаках, но второго, конечно, я ему не показал, а подарил Куприкову. Когда у меня наберется с двадцать таких побочных продуктов, я их выставлю.
ЛЮБОВЬ:
У всех твоих планов есть одна замечательная особенность: они всегда как полуоткрытые двери, и захлопываются от первого ветра.
ТРОЩЕЙКИН:
Ах, скажите, пожалуйста! Ах, как мы все это умеем хорошо подметить да выразить!.. Ну, если бы это было так, то мы бы с тобой, матушка, ДАВНО подохли с голода.
ЛЮБОВЬ:
А этой «торговки» я тебе не прощу.
ТРОЩЕЙКИН:
Мы начинаем утро с брани, что невыразимо скучно. Сегодня я нарочно встал раньше, чтобы кое-что доделать, кое-что начать. Приятно… У меня от твоего настроения пропала всякая охота работать. Можешь радоваться.
ЛЮБОВЬ:
Ты лучше подумай, с чего сегодня началось. Нет, Алеша, так дольше невозможно… Тебе все кажется, что время, как говорится, врачует, а я знаю, что это только паллиатив, если не шарлатанство. Я ничего не могу забыть, а ты ничего не хочешь вспомнить. Если я вижу игрушку и при этом поминаю моего маленького, тебе делается скучно, досадно, потому что ты условился сам с собой, что прошло три года и пора забыть. А может быть… Бог тебя знает, может быть, тебе и нечего забывать.
ТРОЩЕЙКИН:
Глупости. Что ты, право… Главное, я ничего такого не сказал, а просто что нельзя жить долгами прошлого. Ничего в этом ни пошлого, ни обидного нет.
ЛЮБОВЬ:
Все равно. Не будем больше говорить.
ТРОЩЕЙКИН:
Пожалста…
_Пауза._
_(Он_фиксирует_эскиз_из_выдувного_флакона,_потом_принимается_за_другое.)_ Нет, я тебя совершенно не понимаю. И ты себя не понимаешь. Дело не в этом, а в том, что мы разлагаемся в захолустной обстановке, как три сестры. Ничего, ничего… Все равно, через годик придется из города убираться, хочешь не хочешь. Не знаю, почему мой итальянец не отвечает…
Здравствуйте, мои дорогие. Почему-то это попало ко мне. Спасибо, Алеша, за чудные цветочки.
ТРОЩЕЙКИН:
_(Он_не_поднимает_головы_от_работы_во_всю_эту_сцену.)_Поздравляю, поздравляю. Сюда: в угол.
ЛЮБОВЬ:
Что-то ты рано встала. По-моему, еще нет девяти.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Что ж, рано родилась. Кофеек уже пили?
ЛЮБОВЬ:
Уже. Может быть, по случаю счастливого пятидесятилетия ты тоже выпьешь?
ТРОЩЕЙКИН:
Кстати, Антонина Павловна, вы знаете, кто еще, как вы, ест по утрам три пятых морковки?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Кто?
ТРОЩЕЙКИН:
Не знаю, — я ВАС спрашиваю.
ЛЮБОВЬ:
Алеша сегодня в милом, шутливом настроении. Что, мамочка, что ты хочешь до завтрака делать? Хочешь, пойдем погулять? К озеру? Или зверей посмотрим?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Каких зверей?
ЛЮБОВЬ:
На пустыре цирк остановился.
ТРОЩЕЙКИН:
И я бы пошел с вами. Люблю. Принесу домой какой-нибудь круп или старого клоуна в партикулярном платье.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, я лучше утром поработаю. Верочка, должно быть, зайдет… Странно, что от Миши ничего не было… Слушайте, дети мои, я вчера вечером настрочила еще одну такую фантазию, — из цикла "Озаренные Озера"{2}.
ЛЮБОВЬ:
А, чудно. Смотри, погода какая сегодня жалкая. Не то дождь, не то… туман, что ли. Не верится, что еще лето. Между прочим, ты заметила, что Марфа преспокойно забирает по утрам твой зонтик?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Она только что вернулась и очень не в духах. Неприятно с ней разговаривать. Хотите мою сказочку прослушать? Или я тебе мешаю работать, Алеша?
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, знаете, меня и землетрясение не отвлечет, если засяду. Но сейчас я просто так. Валяйте.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
А может, вам, господа, не интересно?
ЛЮБОВЬ:
Да нет, мамочка. Конечно, прочти.
ТРОЩЕЙКИН:
А вот почему вы, Антонина Павловна, пригласили нашего маститого? Все ломаю себе голову над этим вопросом. На что он вам? И потом, нельзя так: один ферзь, а все остальные — пешки.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Вовсе не пешки. Мешаев, например.
ТРОЩЕЙКИН:
Мешаев? Ну, ЗНАЕТЕ…
ЛЮБОВЬ:
Мамочка, не отвечай ему, — зачем?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Я только хотела сказать, что Мешаев, например, обещал привести своего брата, оккультиста.
ТРОЩЕЙКИН:
У него брата нет. Это мистификация.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, есть. Но только он живет всегда в деревне. Они даже близнецы.
ТРОЩЕЙКИН:
Вот разве что близнецы…
ЛЮБОВЬ:
Ну, где же твоя сказка?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, не стоит. Потом как-нибудь.
ЛЮБОВЬ:
Ах, не обижайся, мамочка. Алеша!
ТРОЩЕЙКИН:
Я за него.
_Звонок._
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Да нет… Все равно… Я сперва перестукаю, а то очень неразборчиво.
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо зайти на сайт под своим именем.
